Неточные совпадения
)Да я ему прямо скажу: «Как вы
смеете, как вы…» (У
дверей вертится ручка; Хлестаков бледнеет и съеживается.)
Г-жа Простакова (к Еремеевне). Ты во всю ночь не
смей вздремать у Софьиных
дверей. Лишь она проснется, беги ко мне.
Г-жа Простакова (Стародуму). Хорошо ли отдохнуть изволил, батюшка? Мы все в четвертой комнате на цыпочках ходили, чтоб тебя не обеспокоить; не
смели в
дверь заглянуть; послышим, ан уж ты давно и сюда вытти изволил. Не взыщи, батюшка…
И он от
двери спальной поворачивался опять к зале; но, как только он входил назад в темную гостиную, ему какой-то голос говорил, что это не так и что если другие
заметили это, то значит, что есть что-нибудь.
— Решительно ничего не понимаю, — сказала Анна, пожимая плечами. «Ему всё равно, подумала она. Но в обществе
заметили, и это тревожит его». — Ты нездоров, Алексей Александрович, — прибавила она, встала и хотела уйти в
дверь; но он двинулся вперед, как бы желая остановить ее.
Адвокат почтительно поклонился, выпустил из
двери клиента и, оставшись один, отдался своему радостному чувству. Ему стало так весело, что он, противно своим правилам, сделал уступку торговавшейся барыне и перестал ловить
моль, окончательно решив, что к будущей зиме надо перебить мебель бархатом, как у Сигонина.
Заметив замешательство неизвестной, сам Капитоныч вышел к ней, пропустил в
двери и спросил, что ей угодно.
Они были дружны с Левиным, и поэтому Левин позволял себе допытывать Свияжского, добираться до самой основы его взгляда на жизнь; но всегда это было тщетно. Каждый раз, как Левин пытался проникнуть дальше открытых для всех
дверей приемных комнат ума Свияжского, он
замечал, что Свияжский слегка смущался; чуть-заметный испуг выражался в его взгляде, как будто он боялся, что Левин поймет его, и он давал добродушный и веселый отпор.
Он лежал в первой комнате на постели, подложив одну руку под затылок, а другой держа погасшую трубку;
дверь во вторую комнату была заперта на замок, и ключа в замке не было. Я все это тотчас
заметил… Я начал кашлять и постукивать каблуками о порог — только он притворялся, будто не слышит.
Все мы имеем маленькую слабость немножко пощадить себя, а постараемся лучше приискать какого-нибудь ближнего, на ком бы выместить свою досаду, например, на слуге, на чиновнике, нам подведомственном, который в пору подвернулся, на жене или, наконец, на стуле, который швырнется черт знает куда, к самым
дверям, так что отлетит от него ручка и спинка: пусть,
мол, его знает, что такое гнев.
Даже из-за него уже начинали несколько ссориться:
заметивши, что он становился обыкновенно около
дверей, некоторые наперерыв спешили занять стул поближе к
дверям, и когда одной посчастливилось сделать это прежде, то едва не произошла пренеприятная история, и многим, желавшим себе сделать то же, показалась уже чересчур отвратительною подобная наглость.
Заметив, что закуска была готова, полицеймейстер предложил гостям окончить вист после завтрака, и все пошли в ту комнату, откуда несшийся запах давно начинал приятным образом щекотать ноздри гостей и куда уже Собакевич давно заглядывал в
дверь,
наметив издали осетра, лежавшего в стороне на большом блюде.
Архивны юноши толпою
На Таню чопорно глядят
И про нее между собою
Неблагосклонно говорят.
Один какой-то шут печальный
Ее находит идеальной
И, прислонившись у
дверей,
Элегию готовит ей.
У скучной тетки Таню встретя,
К ней как-то Вяземский подсел
И душу ей занять успел.
И, близ него ее
заметя,
Об ней, поправя свой парик,
Осведомляется старик.
Она зари не
замечает,
Сидит с поникшею главой
И на письмо не напирает
Своей печати вырезной.
Но,
дверь тихонько отпирая,
Уж ей Филипьевна седая
Приносит на подносе чай.
«Пора, дитя мое, вставай:
Да ты, красавица, готова!
О пташка ранняя моя!
Вечор уж как боялась я!
Да, слава Богу, ты здорова!
Тоски ночной и следу нет,
Лицо твое как маков цвет...
Окинув залу решительным взглядом, я
заметил, что все дамы были взяты, исключая одной большой девицы, стоявшей у
двери гостиной.
Бабушка была уже в зале: сгорбившись и опершись на спинку стула, она стояла у стенки и набожно молилась; подле нее стоял папа. Он обернулся к нам и улыбнулся,
заметив, как мы, заторопившись, прятали за спины приготовленные подарки и, стараясь быть незамеченными, остановились у самой
двери. Весь эффект неожиданности, на который мы рассчитывали, был потерян.
Бывало, он меня не
замечает, а я стою у
двери и думаю: «Бедный, бедный старик! Нас много, мы играем, нам весело, а он — один-одинешенек, и никто-то его не приласкает. Правду он говорит, что он сирота. И история его жизни какая ужасная! Я помню, как он рассказывал ее Николаю — ужасно быть в его положении!» И так жалко станет, что, бывало, подойдешь к нему, возьмешь за руку и скажешь: «Lieber [Милый (нем.).] Карл Иваныч!» Он любил, когда я ему говорил так; всегда приласкает, и видно, что растроган.
В комнату вошел Фока;
заметив наше положение и, должно быть, не желая тревожить нас, он, молча и робко поглядывая, остановился у
дверей.
Видел я, как подобрали ее локоны, заложили их за уши и открыли части лба и висков, которых я не видал еще; видел я, как укутали ее в зеленую шаль, так плотно, что виднелся только кончик ее носика;
заметил, что если бы она не сделала своими розовенькими пальчиками маленького отверстия около рта, то непременно бы задохнулась, и видел, как она, спускаясь с лестницы за своею матерью, быстро повернулась к нам, кивнула головкой и исчезла за
дверью.
Однако несчастия никакого не случилось; через час времени меня разбудил тот же скрип сапогов. Карл Иваныч, утирая платком слезы, которые я
заметил на его щеках, вышел из
двери и, бормоча что-то себе под нос, пошел на верх. Вслед за ним вышел папа и вошел в гостиную.
Раскольников вдруг
заметил, что, бегая по комнате, он раза два точно как будто останавливался подле
дверей, на одно мгновение, и как будто прислушивался…
— Вы сумасшедший, — выговорил почему-то
Заметов тоже чуть не шепотом и почему-то отодвинулся вдруг от Раскольникова. У того засверкали глаза; он ужасно побледнел; верхняя губа его дрогнула и запрыгала. Он склонился к Заметову как можно ближе и стал шевелить губами, ничего не произнося; так длилось с полминуты; он знал, что делал, но не мог сдержать себя. Страшное слово, как тогдашний запор в
дверях, так и прыгало на его губах: вот-вот сорвется; вот-вот только спустить его, вот-вот только выговорить!
А коробку он выронил из кармана, когда за
дверью стоял, и не
заметил, что выронил, потому не до того ему было.
Она прошла в третий этаж, повернула в галерею и позвонила в девятый нумер, на
дверях которого было написано
мелом: „Капернаумов портной“.
Дамы потихоньку пошли за отправившимся по лестнице вперед Разумихиным, и когда уже поравнялись в четвертом этаже с хозяйкиною
дверью, то
заметили, что хозяйкина
дверь отворена на маленькую щелочку и что два быстрые черные глаза рассматривают их обеих из темноты. Когда же взгляды встретились, то
дверь вдруг захлопнулась, и с таким стуком, что Пульхерия Александровна чуть не вскрикнула от испуга.
— Вот, посмотрите сюда, в эту вторую большую комнату.
Заметьте эту
дверь, она заперта на ключ. Возле
дверей стоит стул, всего один стул в обеих комнатах. Это я принес из своей квартиры, чтоб удобнее слушать. Вот там сейчас за
дверью стоит стол Софьи Семеновны; там она сидела и разговаривала с Родионом Романычем. А я здесь подслушивал, сидя на стуле, два вечера сряду, оба раза часа по два, — и, уж конечно, мог узнать что-нибудь, как вы думаете?
«Сейчас все это и произойдет», — подумал он не совсем уверенно, а как бы спрашивая себя. Анфимьевна отворила
дверь. Варвара внесла поднос, шла она закусив губу, глядя на синий огонь спиртовки под кофейником. Когда она подавала чашку, Клим
заметил, что рука ее дрожит, а грудь дышит неровно.
Самгин зажег спичку, — из темноты ему улыбнулось добродушное, широкое, безбородое лицо. Постояв, подышав сырым прохладным воздухом, Самгин оставил
дверь открытой, подошел к постели, —
заметив попутно, что Захарий не спит, — разделся, лег и, погасив ночник, подумал...
Она отошла от него, увидав своих знакомых, а Самгин, оглянувшись,
заметил у
дверей в буфет Лютова во фраке, с папиросой в зубах, с растрепанными волосами и лицом в красных пятнах.
Ярким зимним днем Самгин медленно шагал по набережной Невы, укладывая в памяти наиболее громкие фразы лекции. Он еще издали
заметил Нехаеву, девушка вышла из
дверей Академии художеств, перешла дорогу и остановилась у сфинкса, глядя на реку, покрытую ослепительно блестевшим снегом; местами снег был разорван ветром и обнажались синеватые лысины льда. Нехаева поздоровалась с Климом, ласково улыбаясь, и заговорила своим слабым голосом...
Он ожидал увидеть глаза черные, строгие или по крайней мере угрюмые, а при таких почти бесцветных глазах борода ротмистра казалась крашеной и как будто увеличивала благодушие его, опрощала все окружающее. За спиною ротмистра, выше головы его, на черном треугольнике — бородатое, широкое лицо Александра Третьего, над узенькой, оклеенной обоями
дверью — большая фотография лысого, усатого человека в орденах, на столе, прижимая бумаги Клима, — толстая книга Сенкевича «Огнем и
мечом».
Самгин через очки взглянул вперед, где колыхались трехцветные флаги, блестели оклады икон и воздух над головами людей чертили палки; он
заметил, что некоторые из демонстрантов переходят с мостовой на панели. Хлопали створки рам,
двери, и сверху, как будто с крыши, суровый голос кричал...
С хозяйкой он беседовал беспрестанно, лишь только завидит ее локти в полуотворенную
дверь. Он уже, по движению локтей, привык распознавать, что делает хозяйка, сеет,
мелет или гладит.
— Да, им хорошо говорить: у них пятеро людей, —
заметил Захар, поворачиваясь к
двери.
Она все за работой, все что-нибудь гладит, толчет, трет и уже не церемонится, не накидывает шаль, когда
заметит, что он видит ее сквозь полуотворенную
дверь, только усмехнется и опять заботливо толчет, гладит и трет на большом столе.
— Все теряете! —
заметил он, отворяя
дверь в гостиную, чтоб посмотреть, нет ли там.
Так проходили дни. Илья Ильич скучал, читал, ходил по улице, а дома заглядывал в
дверь к хозяйке, чтоб от скуки перемолвить слова два. Он даже
смолол ей однажды фунта три кофе с таким усердием, что у него лоб стал мокрый.
Но только Обломов ожил, только появилась у него добрая улыбка, только он начал смотреть на нее по-прежнему ласково, заглядывать к ней в
дверь и шутить — она опять пополнела, опять хозяйство ее пошло живо, бодро, весело, с маленьким оригинальным оттенком: бывало, она движется целый день, как хорошо устроенная машина, стройно, правильно, ходит плавно, говорит ни тихо, ни громко,
намелет кофе, наколет сахару, просеет что-нибудь, сядет за шитье, игла у ней ходит мерно, как часовая стрелка; потом она встанет, не суетясь; там остановится на полдороге в кухню, отворит шкаф, вынет что-нибудь, отнесет — все, как машина.
В это время отворилась тихонько
дверь, и на пороге показалась Вера. Она постояла несколько минут, прежде нежели они ее
заметили. Наконец Крицкая первая увидела ее.
Теперь он ехал с ее запиской в кармане. Она его вызвала, но он не скакал на гору, а ехал тихо, неторопливо слез с коня, терпеливо ожидая, чтоб из людской
заметили кучера и взяли его у него, и робко брался за ручку
двери. Даже придя в ее комнату, он боязливо и украдкой глядел на нее, не зная, что с нею, зачем она его вызвала, чего ему ждать.
— Ни шагу дальше — не
смейте! — сказала она, едва переводя дух и держась за ручку
двери. — Идите домой!
Он сделал ей знак подождать его, но она или не
заметила, или притворилась, что не видит, и даже будто ускорила шаг, проходя по двору, и скрылась в
дверь старого дома. Его взяло зло.
Я быстро притворил
дверь, и вошедший из другой
двери князь ничего не
заметил.
Вскочив в спальню и наткнувшись на кровать, я тотчас
заметил, что есть
дверь из спальни в кухню, стало быть был исход из беды и можно было убежать совсем, но — о ужас! —
дверь была заперта на замок, а в щелке ключа не было.
У
дверей в нумера, в третьем этаже, еще подымаясь по лестнице, я
заметил двух молодых людей и подумал, что они позвонили раньше меня и ждали, когда отворят.
— Вы все говорите «тайну»; что такое «восполнивши тайну свою»? — спросил я и оглянулся на
дверь. Я рад был, что мы одни и что кругом стояла невозмутимая тишина. Солнце ярко светило в окно перед закатом. Он говорил несколько высокопарно и неточно, но очень искренно и с каким-то сильным возбуждением, точно и в самом деле был так рад моему приходу. Но я
заметил в нем несомненно лихорадочное состояние, и даже сильное. Я тоже был больной, тоже в лихорадке, с той минуты, как вошел к нему.
Он быстрыми и большими шагами вышел из комнаты. Версилов не провожал его. Он стоял, глядел на меня рассеянно и как бы меня не
замечая; вдруг он улыбнулся, тряхнул волосами и, взяв шляпу, направился тоже к
дверям. Я схватил его за руку.
Первый встретил нас у
дверей баран, который
метил во всякого из нас рогами, когда мы проходили мимо его, за ним в
дверях показался хозяин, голландец, невысокого роста, с беспечным лицом.
Надзиратели, стоя у
дверей, опять, выпуская, в две руки считали посетителей, чтобы не вышел лишний и не остался в тюрьме. То, что его хлопали теперь по спине, не только не оскорбляла его, но он даже и не
замечал этого.
В то время как Нехлюдов переменял лежачее положение на сидячее и понемногу опоминался, он
заметил, что все бывшие в комнате с любопытством смотрели на что-то происходившее в
дверях.